Аксенов Василий - Миллион Разлук
Василий Аксенов
Миллион разлук
- Жить и видеть, - бубнил себе под нос Эдуард Толпечня, шаг за шагом,
по-стариковски - руки за спину - поднимаясь в гору горбатой улочкой среди
сугробов, стараясь потверже поставить ногу в ботинке, похожем на крепкий,
надежный автомобиль.
- Жить и видеть! - гаркнул он вдруг неожиданно для себя и огляделся с
вызовом, словно кто-то убеждал его не жить и не видеть, словно фраза эта,
этот девиз были для него итогом какого-то давнего спора. На самом деле не
было никакого спора, не было никакого вызова и никакой проблемы - слова эти
топтались во рту без всякого смысла, и были они разной длины оттого, что
один шаг по обледенелой ступеньке был короткий, а другой - чуть подлиннее.
Нашелся, видите ли, философ! Пристыженный Толпечня сунул в рот сигарету,
чиркнул зажигалкой. Никто его, к счастью, не слышал. За витыми решетками
заборов, за сугробами не видно было ни души. Он двинулся дальше, и рот его,
занятый теперь виргинской вонючкой, уже ничего не бормотал, но в голове все
так же медленно, неумолимо поворачивались фанерные шестеренки: "жить и
видеть", "жить и видеть"...
Шапки молочного снега лежали на коньках крыш, на козырьках калиток.
Святой Августин у ближайшего крохотного фонтанчика украсился странноватой
тиарой, ветви сливовых деревьев под тяжестью снега перегнулись через заборы,
образовав над тропинкой-лесенкой сентиментальные девственные полуарки. И
никого не было на этой крутой, ведущей к замку принца Альбрехта улочке, и не
слышно было ни звука, даже непонятно было, кто же чистил столь аккуратную
тропинку среди сугробов, и уже совсем нельзя было представить, что недалеко
внизу по Кенигштрассе, разбрызгивая коричневую снегогрязь, катят бесконечные
"фольксвагены", "ситроены" и "фиаты".
Впереди заскрипели петли, и, отодвинув чугунную калитку белой лапой, на
тропинку вышел и встал лицом к чужеземцу выдающийся сенбернар. Пес, пожалуй,
был по грудь рослому Толпечне, а голова его, рыже-белая меховая голова,
пожалуй, была вдвое больше средней человеческой головы, а глаза его по
размеру приближались к лошадиным глазам, пожалуй. Пес смотрел на незнакомого
пешехода с серьезным, вдумчивым любопытством умного подростка.
- Гутен таг, - растерянно пробормотал Толпечня.
Сворачивать было некуда, ретироваться глупо, он остановился в двух
шагах от пса и приподнял кепи.
- Я Эдуард Толпечня. Возможно, видели меня на экране телевизора?
Пес посторонился, чтобы дать ему пройти, немного даже лег боком на
сугроб. Толпечня хотел было его погладить, но подумал, что это глупо. Все
равно что погладить корректного господина на Кенигштрассе. Он прошел мимо и,
сделав шагов двадцать, оглянулся. Пес глядел ему вслед с прежним вежливым
любопытством. "Какой славный! - подумал Толпечня. - Хорошо бы иметь в
приятелях такого мохнатого силача с сильно развитым спасательным
инстинктом".
После очередного крутого завитка улочка вдруг кончилась, замок утонул
по самые шпили за каким-то снежным горбом. Но зато перед глазами иностранца
открылся огромный, открытый солнцу и ослепляющий Тироль, цепь вершин и
резкие тени, выпуклости глетчеров, а ниже оранжевые пятна деревушек, а еще
ниже изгибы дорог, и нити ропуэя с яркими букашками кабин, и щеки слаломных
трасс, а совсем внизу прямо под ногами выплывающее из синей тьмы барокко
старого Брука.
"Жить и видеть! - подумал Толпечня. - Жить всем телом! Лететь всем
телом! Болеть всем телом! Любить всем телом! И видеть каждой порой
засыпанный чистым снегом мир со
